Том 3. Советский и дореволюционный театр - Страница 120

120

Это ли хотел сказать Файко? Если он хотел сказать это, то, конечно, им поставлена сравнительно серьезная проблема. Только тогда надо было договорить до конца: мысль эта дана только намеком. Между тем трудно сказать, не имеется ли, действительно, в пропагандистской работе комсомола по отношению к евграфоподобным элементам известной сухости подхода. Об этом, во всяком случае, немало говорили. Но автор так скользнул по этой проблеме, что мне кажется более вероятной непроизвольность вышеуказанного вывода. И тогда, конечно, надо признать, что вся основная мотивировка гибели Евграфа повисает в воздухе. Либо виной этой гибели является сухость комсомольца и всех тех, кто в нем изображен, либо она остается немотивированной.

Все проблемы, связанные с разными формами упадочничества, хулиганства и возрастающей на этой почве преступности, сейчас тревожны и остры. К ним надо подходить определенно и решительно. Этого нет в пьесе Файко. Тем не менее мимо пьесы нельзя пройти (даже учитывая ее недостатки), когда говоришь именно об этой тяжелой проблеме упадочных настроений в молодом поколении. Уже одно то, что Файко еще до нынешней кампании против хулиганства как раз ухватил тему, весьма к этому близкую, свидетельствует о его чуткости. А типы богатого нэпмана и типичного мещанина-предпринимателя Никанора — превосходны.

Театр показал себя, по обыкновению, на огромной высоте. Почти все роли были выполнены с большой выпуклостью и убедительностью. Декорации представляли очень занимательную комбинацию реализма и конструкции. Если бы не вялый конец, можно было бы ручаться за большой успех этого спектакля.

Пьеса Булгакова «Дни Турбиных» говорит не о настоящем, а о прошлом, но зацепляет мысли нынешней нашей публики, пожалуй, еще крепче, чем пьеса Файко. «Дни Турбиных» представляют собою такое своеобразное скопление немалых достоинств, очевидных и крупных недостатков, вытекающих из самого замысла автора, произвольных, а с другой стороны, недостатков непроизвольных, но тем не менее характерных, — что комплекс этот нуждается в распутывании и заслуживает его.

Какова основная политическая тенденция этой несомненно политической пьесы? (Как раз политичность этой пьесы — ее главное достоинство.)

Автор говорит нам: я согласен с вами, что гетманщина была позорной и жалкой комедией, я согласен с вами, что петлюровское движение было беспринципным и легко вырождалось в простой непереносимый бандитизм, я согласен с вами, что генералитет, штабные офицеры белогвардейского движения были эгоистичны, легкомысленны, часто подлы, что они преступным образом спекулировали, жуировали, в то время как «серая скотинка» страдала. Правда, обо всем этом я только рассказываю вам устами симпатичных мне героев, но не показываю вам всего этого. Но разве вам недостаточно устного осуждения честным белым офицерством его бесчестных верхушек? Мало всего этого, я согласен с вами, что русская интеллигенция, из которой состояло низовое и среднее белое офицерство, была заведена в тупик, что для нее не оказалось никакого выхода. Лучшие ее элементы должны были волей-неволей перейти к большевикам, которые оказались для данного исторического момента всеподавляющей силой, так сказать, «всех вас давишем»; если же кто был настолько стоек в своих убеждениях, что переродиться для службы большевикам не мог, то ему оставалось только погибнуть. Но вместе с тем я утверждаю, что все эти юнкера, студенты, массовое кадровое офицерство, которые шли против вас в гражданской войне, были жертвами, а не скопищем преступников, что среди них преобладали люди, верующие в Россию, искренне полагавшие, что они ее спасут, и желавшие положить за нее живот свой. Да, ты победил, коммунистический галилеянин, но ты не имеешь права презирать побежденных. Вместе с тобой я буду презирать гетманщину, петлюровщину, генеральщину. Но помиримся на том, что примкнувшая к белогвардейскому движению русская интеллигенция, что все эти бесчисленные Турбины были хорошими людьми.

Такова основная тенденция пьесы. Передовая московская революционная публика не без удовольствия примет признание, а отчасти и очень яркое изображение всей контрреволюционной гнили. Сцена во дворце гетмана в этом отношении совершенно удовлетворительна и доставляет весьма яркое удовольствие не только с чисто художественной, но и с политической точки зрения.

Но этой полу апологии белогвардейщины Булгакова, — а вместе с ним и Художественного театра, — мы принять не можем.

Громадная беда Булгакова заключается в том, что он берет проблему крайне мелко, именно по-мелкоинтеллигентски. Ему кажется очень важным, что Алексей и Николай Турбины и их антураж? — люди храбрые, прямые, порядочные. Он вкладывает в их уста речи презрения и возмущения против изменника Тальберга и ему подобных. Но какова их классовая природа, что заставило их взяться за винтовку и идти против большевиков — все это легкомысленнейшим образом обойдено автором. Правда, кое-где есть намеки на какую-то политическую мысль. Частью это монархизм, мечтающий о том, чтобы Вильгельм под полой своего императорского халата сохранил для России живым Николая; частью это какие-то «россказни о России», — то есть национализм, прикрытый, как всегда это бывает, декорациями патриотического воодушевления; есть злоба против «народа-богоносца», который избивал своих императоров и который вообще представляет собою какую-то темную толпу, прерывающую свое рабское бытие неожиданными неприятными сюрпризами.

Но все это нисколько не разработано. Это скорее можно вычитать между строк, чем в строках. Это теряется в общем букете порядочности, обывательского благодушия и рыцарской храбрости.

120